— В английских домах, на лестницах, есть такие приспособления — ниши в стене. Они сделаны для того, чтобы было куда встать, когда выносят гроб из комнаты.
Наша литература напоминает мне такие ниши.
***
У Салтыкова-Щедрина есть персонаж, который строит запруды на реках и устраивает то, что мы сейчас назвали бы «водохранилищами». Сталин прочитал как-то это место. Потом сказал: «Найдите мне сына Салтыкова-Щедрина». Его нашли, привели к Сталину. Сталин сказал ему: ты можешь в течение недели покупать все, что тебе захочется в магазинах. Бесплатно. Сделал ему такой подарок!
Византийские нравы.
***
Какая-то молодая женщина спросила как-то Б. Эйхенбаума (впрочем, В.Ш. всегда говорит: Борис Михайлович Эйхенбаум): в каком возрасте можно давать детям читать «Детство. Отрочество. Юность». Он ответил: «Ни в каком».
"Эпоха так или иначе жива,пока живы её символы. "Радио Свобода" таким символом было. Символом, кстати, чего? А того, как русским скармливали яд в обёртке лекарства. Для развала России (да, тогда ещё в составе СССР, но как мы видим, конечной целью была именно "деколонизация") всё шло в дело, все средства были хороши. Слезинки ребенков, религиозная тематика, передачи про культуру. Конечно, СССР тут сам подставился — с тем же информационным вакуумом и идеологизацией любого творчества, но это не отменяет мерзости и ублюдочности и самого радио и тех, кто там работал. Ну а к чему все эти страдания о русском ваньке привели — в девяностые все жили, помним." Алексей Ишков.
uhum_buheev: Я вырос в доме, где BBC звучало чаще чем Маяк. В основном на английском, на русском глушили немилосердно. Потом умельцы перемотали нам какие-то катушки на ВЭФе, сделав доступным 11-метровый диапазон и стало чуть легче. Голос обозревателя программы "Глядя из Лондона" Анатолия Максимовича Гольдберга помню до сих пор.
Помимо всякой попсы вроде Севы Новгородцева, было много интеллектуальных передач (духовность, покаяние, жить-не-по-лжи, вот это вот все). Причем отец, хоть и был тогда типичным либеральным интеллигентом, обратил внимание, что религиозные философы были почти исключительно западники (Бердяев, Соловьев, Булгаков), а традиционалисты (Леонтьев, Розанов) или славянофилы едва ли упоминались.
Зато передачи на других языках СССР отличались разительно. Сам слышал VOA на украинском в начале 80-х и впечатлился. Потом, в универе говорил с сокурсником-татарином и девушкой-грузинкой - и там и сям шла националистическая пропаганда самого низкого пошиба, причем явно сработанная по одним лекалам: ты наследник великой культуры которую гнобят русские дикари, вспомни гордость предков, гони русню и заживешь достойно, ты жил бы гораздо лучше, если русские не грабили твою землю.
Это вы к нам пришли. Это вас судим мы. Пленные гитлеровцы, взятые в плен в первый день контрнаступления советских войск под Москвой, Калининский фронт. Я за свой народ головы вам буду резать. Как бывало не раз с черножопыми.
Отвечая на вопросы зрителей на своем онлайн-концерте, Гребенщиков сказал:
«Отвечал ли Осип Мандельштам, когда его убили в лагере, за Иосифа Виссарионовича Сталина? Вот вам и ответ».
Конкретно Мандельштам отвечал, потому что в 1937 году был сталинистом. Как, кстати, и Пастернак, который в день смерти искренне плакал по Сталину, а потом написал проникновенный некролог. 14 марта 1953 года, то есть через пять дней после похорон Сталина, Пастернак писал Фадееву про Сталина: «... мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе. Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, существом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа. Каждый плакал теми безотчетными и неосознаваемыми слезами, которые текут и текут, а ты их не утираешь, отвлеченный в сторону обогнавшим тебя потоком общего горя… Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля, где мы родились и которую уже раньше любили за ее порыв и тягу к такому будущему, стала родиной чистой жизни, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид!».
Открываем книгу А. Гладкова. «Встречи с Пастернаком». Стр. 113.
Б.Л. говорит о Сталине, называет его "гигантом дохристианской эры человечества".
Н.Я. Мандельштам считала, что "Борис Леонидович бредил Сталиным...".
Известие о смерти Сталина Пастернак получил в санатории "Болшево", где долечивался после инфаркта. 7 марта 1953 года он написал Шаламову: "Нынешнее трагическое событие застало меня тоже вне Москвы, в зимнем лесу, и состояние здоровья не позволит мне в дни прощания приехать в город. Вчера утром вдали за березами пронесли свернутые знамена с черною каймою, я понял, что случилось. Тихо кругом. Все слова наполнились до краев значением, истиной. И тихо в лесу".
Мандельштам писал в стихотворении «Ода Сталину»:
…Я б несколько гремучих линий взял, Все моложавое его тысячелетье, И мужество улыбкою связал И развязал в ненапряженном свете, И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца, Какого не скажу, то выраженье, близясь К которому, к нему, — вдруг узнаешь отца И задыхаешься, почуяв мира близость. И я хочу благодарить холмы, Что эту кость и эту кисть развили: Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. Хочу назвать его — не Сталин, — Джугашвили!
Позже он написал ещё более апологические «Стансы» 1937 года (не путать с более известными «Стансами», написанными двумя годами ранее).
Необходимо сердцу биться: Входить в поля, врастать в леса. Вот «Правды» первая страница, Вот с приговором полоса. Дорога к Сталину — не сказка, Но только — жизнь без укоризн: Футбол — для молодого баска, Мадрида пламенная жизнь…
Но это ощущенье сдвига, Происходящего в веках, И эта сталинская книга В горячих солнечных руках
С мотивом вины у Мандельштама тесно переплетен мотив самоумаления лирического героя перед величием совершающихся в СССР событий: «Уходят вдаль людских голов бугры: / Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят», который советскими поэтами конца 1930-х годов тоже почти не использовался.
У Мандельштама не боец должен охранять художника, а, напротив, художник — беречь и охранять не только бойца, но и самого Сталина:
Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой — ему народ родной — Народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поет, густея, Само грядущее — дружина мудреца И слушает его все чаще, все смелее.
Я люблю читать по-прежнему из-за открытий, скачков мысли, внезапностей видения, для меня это чудо внутренних миров. Но как в детстве и юности, еще в СССР, я не сталкивался с "никакими" писателями, не имея с ними сходной кармы)), так и сейчас - правда, болезнь теперь иная, я называю её "высокий средний уровень")), тоже не читаю (хорошо, много, но совершенно не нужно). Как не нужна мне и Симона Вайль с её учительностью, напором- ведь она про опыт говорит, про свой, а у меня уже есть свой, мне её не нужен)). Лет в двадцать, может, и читал бы, а нынче у меня своё. Не говоря о том, что непохожее ничуть. То есть, по-прежнему нужны скачки, прорывы, дальше, дальше. Не в чтении.
Нет ничего подлее сословия профессиональных революционэров. Они хотят сломать существующую реальность, потому что не могут с нею работать. То есть пытаются избегнуть задачи, избежать которой невозможно - поэтому им хочется утопить изменение в крови, в мути, чтобы не было видно, что они совершенно безответственны и инфантильны в своих "свободолюбивых порывах".
Любой, кто не пытается улучшить себя, но считает себя и так достойным лучшей жизни - враг этой лучшей жизни.
Именно таких крестьяне убивали как инстинктивно ощущаемых опасных для естественной жизни вредителей, пока крестьян не подавили окончательно при Сталине.
Музыкантские разговоры с пением. Он мне интересен тем, что никто в России со времен СССР не мог говорить так прямо и открыто на эти темы. Мне интересен такой человек. https://youtu.be/qRpAdsuPJZI
В то лето, когда мы с дедушкой каталогизировали буддийские изображения в Иволгинском дацане, как-то женщины-бурятки – научные сотрудники из Улан-удэнских музеев затеяли с ним разговор про аршаны – целебные источники. У бурят очень сильна вера в эти аршаны. И вот одна из них спрашивает:
- А какие особенные свойства у того аршана, который здесь за дацаном?
(Этот аршан там весь окружен повязанными на кустах ленточками, и все приезжающие в дацан вечно везут оттуда в город бутылки и фляги с водой.)
Дедушка начал объяснять:
- В этом аршане замечательная по свойствам вода. Если взять эту воду в летний жаркий день, то она имеет свойство замечательно утолять жажду.
Эти женщины с такой серьезностью слушали, что только уже после сказанного поняли и стали смеяться.
Когда я приехал в Бурятию впервые, после общения здесь с дандароновскими учениками был настроен на то, что буддисты должны вести нищий образ жизни – в пользу Дхармы. А у дедушки что бросалось в глаза, - все было основательно: дом из толстых бревен, все покрашено, пристройка добротная, громадный огород раскопан – он трактор нанимал вспахивать.
И он всегда о детях заботился, о внуках, всех их содержал. Ему люди деньги приносили за лекарства, и денег у него было достаточно.
То есть все мирское у него было в полном порядке.
У него была медаль «Ветеран труда», и он все время ее носил. После лагерей он постоянно работал, ни на минуту не останавливался: сначала маляром там, в Дарасуне, в колхозе – художник все-таки. Потом уже в Бурятском научно-исследовательском институте общественных наук в Улан-Удэ, в отделе тибетской медицины. Оттуда и на пенсию ушел. Он всегда работал, он всегда был социален.
Я бы сказал, что он был в гегелевском плане: старался выглядеть, как все, - не выделяться.
Когда я приехал, он спросил: «А как ты объяснишь людям, чего ты приехал?» Я говорю: - Вот у меня есть командировка из Музея – по программе изучения буддийской иконографии, я скажу, что за консультацией». - Нет, - говорит. – Ты лучше скажи, что служил в армии с моим сыном и у тебя болит желудок. Ты приехал лечиться в курорт Дарасун.
Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь в этой деревне догадывался о его квалификации.