"Моя страна не должна связывать свое призвание, подчинять свою традицию и свой образ мыслей с европейской цивилизацией, которая на самом деле скорее занята уничтожением всех духовных ценностей; полагаю, разоблачив ее, наша страна снова может занять место духовного наставника и проводника — впрочем, она никогда и не теряла указанной роли, ведь никто не мог в этом смысле ее заменить. Когда миллионы людей во всем мире разочаровались в нашем народе, они вмиг осознали масштаб той надежды, которую они на нас возлагали. Для нас теперь нет особой необходимости производить на свет великих людей, ведь у современного мира совершенно другие устремления, а мы идем в ногу со временем, и нужно всегда идти в ногу со временем, даже если время вообще никуда не идет. Мы теперь обычные люди, как все, славные ребята, середнячки, но от нас-то ожидали вовсе не среднего уровня, от нас хотели, чтобы мы в чем-то превосходили их. Для восстановления нашей страны мы должны восстановить ее духовные ценности, величайшие оргАны нашей страны только и ждут легкого прикосновения дружеской руки к волшебной своей клавиатуре, и тогда их величественный глас вновь заполнит собой всю землю".
Вы думаете, это проповедует, мечась и стеня, какой-нибудь крикогубый евразиец или ветеран КПСС, променявший интернационализм на национальную соборность? Нет, все это выбранные места из лекций католического французского писателя Жоржа Бернаноса «Свобода… для чего?», прочитанных в разных интеллектуальных аудиториях в 1946 — 1947 году. Этот реакционный романтик не счел победу над Гитлером победой свободы над тиранией: самая безжалостная тирания, наложившая свою железную пяту на современный мир, это тирания экономического детерминизма; вы думаете, мы не стали бы продавать своих граждан Америке — либо одетыми, либо в чем мать родила, на выбор, — если бы на международном рынке они были оценены в подобающую сумму в долларах?
«Теперь уже совершенно бесполезно противопоставлять диктатуры демократическим странам — ведь и в демократических странах имеет место экономическая диктатура». «Капиталистический либерализм, как и марксистский коллективизм, превращает человека в своего рода промышленное животное, подчиняющееся детерминизму экономических законов». «Я знаю, термин «экономический человек» сразу же создает недоразумение. Людям невольно представляется славный малый, который экономит, складывая денежки в чулок. Но человек, о котором идет речь, вовсе не экономен, мы видели тому доказательство. Большего расточителя не сыскать. За несколько лет кровавой оргии он промотал несметное богатство, неисчислимое множество человеческих жизней. И жаждет продолжения». «Экономика хочет контролировать человеческий мир, и потому мир никак не устанавливается».
Бернанос хочет видеть человеческое общество не локомотивом, несущимся неведомо куда по неведомо кем проложенным рельсам, а «произведением искусства, видоизменяемым по произволу его творца». Только кто же должен быть этим творцом? Какая-нибудь политическая система или партия? «Но системы и партии сегодня нужны лишь затем, чтобы успокаивать дураков. …В настоящее время я не знаю системы или партии, которой можно было бы доверить правильную мысль, хоть слабо надеясь, что назавтра ее не исказят до неузнаваемости. У меня правильных идей немного, я ими дорожу и не отдам их в общественный приют (чуть не сказал: в публичный дом, ведь проституирование идей во всем мире превратилось в государственный институт). Стоит отпустить гулять без присмотра любую идею, как Красную Шапочку, с косичкой за спиной и корзиночкой в руке, — и на первом же углу ее изнасилует какой-нибудь одетый в форму лозунг».
Хорошо у них было во Франции: у нас только заикнись против диктата экономической эффективности, как тебя тут же обвинят в том, что ты стоишь за фашизм и Гулаг. Им, католикам, легче живется еще и в том, что у них хоть какой-нибудь светлый морок да брезжит в безбрежном мраке: «Кроме Церкви Христовой, некому защитить человека, его дар воображения, способность страдать, взыскательность, словом — его свободу». У нас же даже верующие в Христа не очень-то верят в Церковь как орудие защиты против соблазнов века сего, — что уж тогда говорить о неверующих!
И все-таки перед каждым открыт путь эстетического сопротивления — никогда не принимать ничего некрасивого, кто бы его ни творил, хоть «реакционные», хоть «прогрессивные» силы.
Но это же безответственно — думать не о том, что реакционно и что прогрессивно, а о том, что красиво и что безобразно?!. Отвечаю: к катастрофам двадцатого века привели именно ответственные толпы, одиночкам такое было бы не по силам. Зато Советский Союз был разрушен эстетическим авитаминозом.
