Предметом интересов сторон было влияние в китайской Маньчжурии и Корее — на территории формально нейтральных, но в политическом и военном смысле беспомощных третьих стран. Вопрос о том, кого именно здесь следует считать агрессором, более или менее праздный. Но формально первый удар нанесла Японская империя.
В первый момент объявление войны вызвало приступ патриотического энтузиазма, в том числе у людей левых и даже революционных взглядов. Земцы-конституционалисты приняли решение приостановить свою борьбу до конца войны. Но уже первые неудачи изменили настроение интеллигенции. Она почуяла: самодержавие — раненый зверь. Именно тут-то и надо нападать на него.
В мае не кто иной, как А.П. Чехов, говорил своему шурину Владимиру Книпперу: «…Наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнета, в котором мы задыхаемся. Эта победа остановила бы надвигающуюся революцию. Неужели вы этого хотите?» Чехов был прям и откровенен — он ненавидел лицемерие. Другие патетически скорбели о Цусиме и Порт-Артуре, обличали «преступных вождей», якобы виновных в поражениях, и возбужденно жаждали пожать плоды этих поражений. До публичного сочувствия стране и армии Микадо доходило сравнительно редко, но русские либералы не упускали случая подчеркнуть, что Япония — монархия конституционная, чем и объясняются, дескать, ее успехи.
Война шла и на море, и на суше. А кроме того, именно во время этой войны впервые всерьез заговорили о третьем, тайном театре военных действий.
Далее: http://gefter.ru/archive/20204
